МИХАИЛ КОРОСТЕЛЁВ
СТАРИК
Алексей Ильич сидел на веранде своего дома в стареньком плетёном кресле, курил, думал о своём прошлом. Практически всю жизнь он провёл в этом вот далёком от больших городов селе, трудился в местном промкомбинате, а с уходом на пенсию, будучи человеком верующим, определился в помощники к священнику местной православной церкви. Топил печи, ремонтировал разный хозяйственный инвентарь, содержал в порядке церковный двор.
Отсюда с веранды ему был виден поросший кустарником противоположный берег речки Вилюйки, дорога, ведущая к мосту через речку, уходящие до самого горизонта заречные луга. Алексей Ильич любил этот вечерний час, когда после дневной суеты всё вокруг постепенно стихает, успокаивается, когда солнце клонится к пылающему в его лучах горизонту, за который вместе с солнцем, казалось бы, скатывается, уходит куда-то в неведомое само время.
— Да, жизнь фактически прожита, — думал он. — Давно не стало жены, погиб на Кавказе сын, нет уже в живых друзей-ровесников и никого из близких дорогих мне людей, а я всё живу, словно ещё не всё завершил в этой моей земной жизни, словно забыл ещё о чём-то важном.
Солнце тем временем уже скрылось за горизонтом. С речки с лугов потянуло холодом. Погасив окурок папиросы, Алексей Ильич уже собрался в дом, в тепло, когда стукнула калитка и во двор вошли соседский мальчишка Вовка со своей малолетней сестрёнкой Юлькой. В воротах, запнувшись за что-то, Юлька упала, и брат взял её на руки.
— Можно к вам, дядя Лёша?
— Можно, можно, — охотно согласился Алексей Ильич. — Входите, молодые люди. — Распахнув дверь, он пропустил в дом гостей, за ними вошёл сам.
— Я к вам с просьбой, дядя Лёша, — поспешил объясниться Вовка. — Нам бы переночевать. У нас печка который уж день плохо топится, дымит. Дед Кузя обещает наладить, да всё никак не соберётся. Caм-то я ничего, а вот Юлька… Боюсь, простынет в холоде.
— Почему раньше-то не пришли? Ждали, пока совсем проморозитесь? — подосадовал Алексей Ильич. — Тем более малый ребёнок… Ну, да ладно. Есть хотите?
Вовка пожал плечами.
— Понятно. Раздевайтесь, будем ужинать. Юльке сварим овсяную кашу, себе пожарим картошку. Грейтесь, пока я готовлю.
После ужина, когда Юльку уложили спать в большой комнате на диване, Алексей Ильич решил расспросить Вовку обо всём поподробнее.
— Значит, говоришь, мать увезли в больницу.
— Да, неделю назад.
— И вы с Юлькой всё это время одни?
— Да.
Алесей Ильич помолчал, побарабанил пальцами по столу.
— Кто-нибудь к вам приходит?
— Милиционер Шубин заходил. Больше никого не было.
— А мать, перед тем как её положили в больницу, ничего тебе не наказывала?
— Нет. Боюсь я, дядя Лёша.
— Чего?
— За маму боюсь. У неё же…
— Знаю. Слышал. Тяжёлый случай. Ты уже не маленький, всё должен понимать, ко всему быть готовым.
— Соседи говорят, что если мы с Юлькой останемся одни — нас отправят в детдом. За себя-то я не сильно переживаю. Мне уже скоро паспорт получать, а вот Юлька не знаю как. Она же ещё совсем несмышлёныш. Всего боится. Она же там исплачется вся, изведётся одна.
— Понимаю, — вздохнул Алексей Ильич. — Это беда, и от неё никуда не уйдёшь. По себе знаю. Я во время войны сам прошёл этот «университет». По полной программе. Хватил лиха через край. Но это было давно. Сейчас в этом отношении там всё не так. Условия совсем другие. И всё равно казённый дом — он и есть казённый. Тут и говорить нечего. У тебя родственники какие-нибудь есть?
— Есть, но далеко. Дядя Николай во Владивостоке. Он моряк. Я его видел всего один раз, когда учился в первом классе. А тётя Шура живёт в Германии.
Отправив Вовку спать, Алексей Ильич ещё долго сидел за столом, курил, перебирая в памяти события минувшего дня. Часы на стене показывали уже двенадцать. Юлька давно спала. Стараясь, чтобы половицы под ногами не скрипели, он осторожно прошёл в свою комнату, разделся, лёг. Но сон не шёл. В доме и во всей округе стояла привычная тишина, лишь изредка кем-то или чем-то нарушаемая. Вот во дворе заворчал и спросонья гавкнул Полкан, вот далеко простучал по рельсам ночной поезд, вот в соседнем доме хлопнула входная дверь, послышались людские голоса…
Промучившись без сна с час, а то и больше, Алексей Ильич не выдержал и, нащупав на тумбочке пачку с папиросами, закурил. После разговора с Вовкой о том, что именно их с Юлькой может ожидать, если они останутся одни, Алексею Ильичу припомнилось и его собственное, теперь уже далёкое, неласковое детство. Отца он совсем не знал. О матери в памяти сохранилось совсем немного, да и то смутно, обрывками. Помнил тепло её рук, её горячее дыхание, помнил её глаза, большие, лучистые. Ещё помнился поезд, в котором они с матерью пытались уехать от уже начавшейся войны, рёв в небе самолётов, разрывы авиабомб, крики людей. Потом он мать больше уже не видел.
На всю жизнь врезались в память военные и послевоенные голодные детдомовские годы и жгучая, непереносимая тоска по материнской ласке, по родному дому. Он постоянно думал об этом и однажды сбежал из детдома, наивно полагая, что это как-то может изменить его жизнь к лучшему. На станции вскочил на тормозную площадку вагона отходящего товарного поезда и поехал, куда глаза глядят. Ночью у какой-то деревни, когда поезд заметно сбавил скорость, соскочил с подножки, упал, сильно разбил колено. Долго сидел, пытаясь успокоить боль. В темноте, недалеко от железнодорожного полотна виднелись контуры деревенских домов, слышался лай собак. Он на минуту представил себе домашний уют, тепло, запах готовящейся на плите пищи и почувствовал в желудке острый, сосущий приступ голода, который вобщем-то давно был для него привычным. Никакого конкретного плана действий у него, разумеется, не было, и зачем он спрыгнул с подножки вагона именно у этой деревни, он и сам не знал. Вообще не знал, зачем он бежал из детдома, хотя и понимал, что никто нигде его не ждёт.
Уже на рассвете, наплакавшись, хромая на ушибленную ногу, направился в деревню. Поравнявшись с крайним домом, остановился и, немного помедлив, перелез через изгородь в огород. Пошарив по грядкам, нащупал и набрал в фуражку несколько огурцов. В этот момент залаяла хозяйская собака. Торопясь, теряя огурцы, выбрался из огорода, и здесь псина набросилась на него. Отбиваясь от неё, он попытался бежать, но та ухватила его за штанину. Он запнулся, упал. На шум сбежались дворняги из соседних дворов…
В соседней комнате неожиданно заплакала Юлька. Алексей Ильич очнулся от воспоминаний, набросил на плечи халат, вышел к ней. В окно ярко светила луна.
— Мама, ма… Вовка… котёночек белый… Жалко, — бормотала Юлька во сне.
Набегавшийся за день Вовка спал за перегородкой крепким сном и ничего не слышал. Алексей Ильич осторожно поправил сползшее с Юльки одеяло, подождал, пока она успокоится, перекрестил её.
— Матерь Божия, защити, огради от бед чадо безгрешное.
Заснул он только под утро после таблетки снотворного, и вновь снилось ему что-то тяжкое, гнетущее. Проснулся от непонятного шороха в соседней комнате, хлопка входной двери. Часы на стене показывали восемь утра. Заподозрив неладное, Алексей Ильич вышел в прихожую, распахнул входную дверь. Вовка и Юлька, уже одетые, опускались по ступенькам крыльца во двор.
— Вы куда? — крикнул растерянный, ничего непонимающий Алексей Ильич.
Вовка обернулся с виноватой улыбкой на лице:
— Домой. Мы же просились только переночевать.
— Тьфу! — в сердцах плюнул Алексей Ильич. — Я даже перепугался. Тоже мне скромники нашлись, праведники…
Спустившись с крыльца, он подхватил Юльку, унёс её в дом. Следом за ним, испытывая неловкость после случившегося, вернулся Вовка.
— Не хотелось вас стеснять, — продолжал оправдываться Вовка. — Да и дом остался пустой, без присмотра. Мало ли что…
— Не выдумывай, чего не следует, — отмахнулся Алексей Ильич. — Никуда ваш дом не уйдёт. Погостите у меня. Юльку раздень. Пусть играет. А сам, раз уж ты одет, сходи и принеси Юлькину одежонку и что там детское, да и своё прихвати, чтобы было, во что переодеться. Ночью Юлька плохо спала, плакала, звала мать. Простуда у неё. Сейчас растоплю баню. Прогреться вам обоим надо. Ты вон тоже кашляешь. И вот что ещё. По дороге зайди в магазин, купи Юльке молока, ну и что там ещё для детей, сам знаешь. Дом хорошо закрой. Предупреди соседей, чтобы знали, где вы.
— Дядя Лёша, может, надо что по хозяйству сделать? Я всё могу.
— За Юлькой смотри, — с напускной суровостью отозвался Алексей Ильич. — Это теперь твоя главная работа. Пока мать болеет, ты для неё и мать, и отец.
— Я понимаю.
— В больницу бы к Анне надо как-то съездить. Ну да это я сам поговорю с соседом Гришей. У него своя машина, свозит вас с Юлькой.
Через несколько дней, вечером, когда Алексей Ильич, Вовка и Юлька, сидя в кухне за столом, лепили вареники с творогом, во дворе вдруг залаял Полкан. Одевшись, Алексей Ильич вышел, открыл калитку. Это был местный участковый милиционер Шубин.
— Здравствуй, дядя Лёша. Не ждал? Как здоровье? Есть ещё порох в пороховницах?
— Какие тут тебе пороховницы, — пожимая гостю руку, вздохнул Алексеи Ильич. — Нашёл о чём спрашивать.
— Что так? Болеешь?
— Да никакой особой хвори нет, но уж не то, что когда-то было.
— Не прибедняйся, — рассмеялся Шубин. — На днях мимо проезжал. Видел, как ты дрова колол. Молодой позавидует. Поленья только отлетают.
— А потом несколько дней со спиной мучился, — усмехнулся Алексей Ильич. — А ты что ко мне завернул? Я вроде бы за собой никакого греха не чувствую.
— По делу я, дядя Лёша. Ребятишки Фроловы у тебя?
— У меня. А что?
— Да ничего. Просто хотел удостовериться.
— Хочешь увидеть их? Пойдём в дом.
— Нет. Поговорим лучше здесь. Без них.
— Что так?
— Анна Фролова умерла. Сегодня утром. Сообщи им. Как-нибудь не слишком официально. У тебя это лучше получится.
— Вот оно как, — посуровел Алексей Ильич. — Царствие ей Небесное. Отмучилась.
— Ребятишки пусть пока у тебя поживут. После похорон Анны мы их куда-нибудь определим.
— Куда-нибудь… — неодобрительно покачал головой Алексей Ильич. — Как это всё быстро и просто у вас получается. Словно речь идёт не о людях, а кто знает о чём.
— А ты что возмущаешься-то? — удивился Шубин. — Ты чем недоволен? Дети остались сиротами. Надо же что-то делать.
— Да понимаю я всё это, — поморщился Алексей Ильич. — Просто по-человечески жалко ребятишек. Не знаю почему, но они как-то сразу запали мне в душу. Словно родные. Я ведь как бывший детдомовец лучше других знаю, что значит в таком возрасте остаться без отца и матери. Подумал даже, что хорошо бы мне свой век рядом с ними и доживать.
Шубин рассмеялся, дружески тронул Алексея Ильича за плечо:
— Фантазёр ты, дядя Лёша. Фантазёр и мечтатель. Догадываюсь, куда ты клонишь. Только не по силам тебе этот воз. Чем кормить их будешь? Пенсия-то у тебя не генеральская. Да и какой из тебя воспитатель? Как ни бодрись, как ни крутись, а ты уж и старенький и дряхленький. Сам нуждаешься в помощи.
— Сам ты дряхленький, — не сдержался Алексей Ильич.
Когда после разговора с Шубиным Алексей Ильич вернулся в дом, Вовка встретил его на пороге.
— Дядя Лёша, я видел в окно… Он приходил сказать про маму? Сказать про то что… Она жива?
Алексей Ильич молчал. Не дождавшись ответа и всё поняв без слов, Вов-
ка всхлипнул, ткнулся лицом в грудь Алексея Ильича.
— Мамочка… Мама… Мамуля…
Алексей Ильич ободряюще похлопал его по плечу.
— Крепись Володя, крепись. Ты мужчина. Живите с Юлькой пока у меня, а там видно будет. Что-нибудь придумаем. В обиду вас никому не дам.
На следующий день состоялись похороны Анны. Вернувшись с кладбища, Вовка ушёл на огород за баню и до вечера проплакал. Алексей Ильич понимал его состояние и не тревожил, не пытался успокаивать, а вечером, когда готовился ко сну, тот сам зашёл к нему.
— Дядя Лёша, можно вас спросить?
— Конечно. Что ты хочешь?
— Вчера на кладбище, когда хоронили маму, Шубин сказал, что на следующей неделе нас с Юлькой отправят в детдом. Это правда? Это он сам решил? Это уже окончательно?
— Что за чушь? — удивился Алексей Ильич. — Решать станет специальная комиссия. Буду её просить, чтобы оставили вас у меня. Надеюсь, что люди там соберутся здравомыслящие. Поэтому успокойся, перестань плакать и иди спать. Всё будет хорошо. Завтра пойдём на кладбище. Надо сделать оградку на могиле Анны. Поможешь мне.
published on according to the materials
Комментарии (0)